5 ноября, 2013

Третий рейх изнутри

Альберт Шпеер

ВОСПОМИНАНИЯ РЕЙХСМИНИСТРА ВОЕННОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ

Глава 25

ОШИБКИ, СЕКРЕТНОЕ ОРУЖИЕ И СС

По мере ухудшения общей ситуации Гитлер становился все более деспотичным и нетерпимым к любым возражениям. Его упрямство привело к губительным последствиям и в промышленной сфере: наше самое современное «секретное оружие» – двухмоторный реактивный истребитель «Ме–262», развивавший скорость более 800 километров в час и превосходивший по боевым качествам любой вражеский самолет, – оказалось бесполезным.

В 1941 году, еще в бытность мою архитектором, мне довелось побывать на авиазаводе Хейнкеля в Ростоке. Мои барабанные перепонки чуть не лопнули, когда на испытательном стенде заработал один из первых реактивных двигателей. Его создатель, профессор Эрнст Хейнкель, утверждал, что это революционный прорыв в области самолетостроения.

В конце войны Галланд сказал мне, что если бы не недальновидность высшего руководства, реактивные самолеты пошли бы в серийное производство на полтора года раньше.

В сентябре 1943 года во время совещания, проводившегося на полигоне ВВС в Рехлине, Мильх без слов протянул мне только что полученную телеграмму. В ней содержался приказ Гитлера прекратить подготовку к серийному производству «Ме–262». Мы решили как-нибудь обойти этот приказ, но приоритетного статуса программа лишилась.

Месяца через три, 7 января 1944 года, нас с Мильхом спешно вызвали в Ставку. Оказалось, что Гитлер изменил свою точку зрения после того, как узнал из британской прессы об успешных испытаниях британских реактивных самолетов. Теперь Гитлеру не терпелось как можно скорее получить самолеты этого типа, но из-за его же оплошности программа выполнялась медленно, и мы смогли пообещать не более 60 самолетов в месяц с июля 1944 года и по 210 – с января 1945 года.

Цифры взяты из «Программы 225», выполнявшейся, правда, частично, с 1 марта 1944 г. Эта программа предусматривала следующие объемы производства «Ме-262»: 40 штук в апреле 1944 г., 60 – в июле, затем по 50 ежемесячно до октября; к январю 1945 г. мы намеревались довести их число до 210, к апрелю 1945 г. – до 440, к июлю 1945 г. – до 670 и к октябрю 1945 г. – до 800.

В ходе нашей встречи Гитлер вдруг сказал, что планирует использовать новый самолет, разработанный как истребитель, в качестве скоростного бомбардировщика. Ошеломленные специалисты все же надеялись разумными доводами переубедить Гитлера, но добились совершенно противоположного результата. Гитлер категорически приказал снять с самолетов все вооружение, чтобы увеличить бомбовую нагрузку.

Как он заявил, реактивным самолетам не надо защищаться, поскольку они превосходят в скорости вражеские самолеты. Не доверяя новому изобретению, Гитлер хотел применять его исключительно в полетах по прямой на большой высоте и даже потребовал от инженеров уменьшить развиваемую самолетом скорость, чтобы уменьшить нагрузку на крылья и двигатели.

В результате эффективность этих крошечных бомбардировщиков, способных нести чуть более четырехсот пятидесяти килограммов бомб, оказалась смехотворно малой, а как истребитель каждый из реактивных самолетов благодаря превосходству в скорости смог бы сбить несколько четырехмоторных американских бомбардировщиков, несущих смерть немецким городам.

В конце июня 1944 года мы с Герингом еще раз попытались переубедить Гитлера, и опять тщетно. Тем временем летчики, испытывавшие новые самолеты, стремились сражаться на них против американских бомбардировщиков, но мы никак не могли справиться с предубеждениями Гитлера.

По его мнению, на этих скоростных самолетах летчики испытывали гораздо большие перегрузки, и тем самым перечеркивались все преимущества перед более тихоходными, а потому более маневренными вражескими истребителями. Наши слова о том, что эти самолеты могут летать выше американских истребителей, сопровождавших относительно неуклюжие бомбардировщики, и стремительно атаковать их, не произвели на Гитлера никакого впечатления.

Чем больше доводов мы приводили, тем упрямее он цеплялся за свою идею и успокаивал нас тем, что когда-нибудь, в далеком будущем, разрешит использовать эти самолеты – по меньшей мере частично – в качестве истребителей.

Хотя пока существовало лишь несколько опытных образцов, приказ Гитлера неизбежно повлиял на перспективное планирование, ведь Генеральный штаб рассчитывал, что применение нового типа истребителя поможет добиться коренного перелома в воздушной войне. Все, кто хоть немного разбирался в проблемах нашей авиации, отчаянно пытались убедить Гитлера изменить решение.

Йодль, Гудериан, Модель, Зепп Дитрих и, разумеется, генералы люфтваффе постоянно оспаривали дилетантское решение Гитлера, но лишь навлекали на себя его гнев, ведь ему казалось, что они подвергают сомнению его военный и технический профессионализм. Осенью 1944 года Гитлер положил конец всем спорам, наотрез отказавшись впредь обсуждать этот вопрос.

Когда я по телефону проинформировал генерала Крейпе, нового начальника штаба военно-воздушных сил, о том, что в середине сентября намерен отослать Гитлеру доклад по поводу реактивных самолетов, он посоветовал мне не затрагивать эту тему. По словам генерала, при одном только упоминании «Ме–262» Гитлер вспылит и решит, что меня спровоцировал он, Крейпе.

Несмотря на предупреждение, я все еще считал своим долгом убедить Гитлера в бессмысленности использования реактивных самолетов в качестве бомбардировщиков, поскольку в нашей ситуации это страшная ошибка. Я подчеркнул, что мое мнение разделяют летчики и все командиры. Гитлер даже не стал обсуждать мои рекомендации, и после множества тщетных попыток я просто самоустранился и посвятил себя другим неотложным делам. В конце концов, в сферу моей компетенции не входил ни выбор модели самолета, ни область его применения.

Реактивный самолет был не единственным эффективным видом нового вооружения, запущенного нами в серийное производство в 1944 году. Мы располагали ракетой с дистанционным управлением, обладавшей еще большей скоростью, чем реактивный самолет, – ракетой-снарядом, наводящейся на цель по тепловому излучению двигателей вражеского самолета.

И еще торпедой, реагирующей на шум и способной преследовать вражеский корабль по зигзагообразной траектории.

Также была завершена разработка ракеты «земля–воздух», а Липпиш сконструировал самолет «летающее крыло», далеко опередив свое время.

Мы буквально задыхались от изобилия новых проектов, и если бы сосредоточились лишь на нескольких моделях, то, безусловно, начали бы их производство гораздо раньше. Настал момент, когда представители различных ведомств, отвечавших за новые виды вооружения, собрались на совещание и решили не увлекаться идеями будущего, а отобрать из уже разработанных те, что можно безотлагательно внедрить в производство.

И снова именно Гитлер был виноват в том, что воздушное наступление западных союзников в 1944 году, несмотря на ряд допущенных ими ошибок, оказалось успешным. Во-первых, Гитлер отсрочил производство реактивных истребителей, а впоследствии превратил их в бомбардировщики. Во-вторых, одержимый жаждой мести, он решил использовать новые ракеты для обстрела Англии.

С конца июля 1943 года колоссальные производственные мощности были выделены под выпуск огромных ракет длиной 14 метров и весом более тринадцати тонн, известных как «Фау–2». Гитлер требовал выпускать по девятьсот таких ракет ежемесячно.

Нелепая затея. В 1944 году в течение нескольких месяцев армады вражеских бомбардировщиков сбрасывали в среднем по триста тысяч тонн бомб в день, а Гитлер мог обрушить на Англию лишь три десятка ракет общей мощностью двадцать четыре тонны взрывчатки в сутки, что является эквивалентом бомбовой нагрузки всего лишь дюжины «Летающих крепостей».

Согласно американскому справочнику «U.S. Air University Review», том XVII, № 5 (июль–август 1966), четырехмоторный «В-17» («Летающая крепость») стоил 204 370 долларов. Одна ракета «Фау–2», по точным расчетам Дэвида Ирвинга, стоила 144 000 рейхсмарок, то есть в шесть раз меньше. Шесть ракет несли четыре с половиной тонны взрывчатки (около 750 килограммов на ракету), и каждая ракета при взрыве уничтожалась.

Бомбардировщик «В-17» использовался многократно, имел дальность действия от 1600 до 3200 километров и бомбовую нагрузку две тонны. Только на Берлин было сброшено 49 400 тонн взрывчатки и шрапнели; уничтожено или частично разрушено 20,9 процента застройки (Вебстер и Франкленд. Стратегические бомбардировки Германии. Т. IV. Лондон, 1961). Чтобы сбросить такой же груз на Лондон, нам пришлось бы использовать 66 000 больших ракет, на выпуск которых потребовалось бы шесть лет.

29 августа 1944 г. на совещании по пропаганде под председательством Геббельса мне пришлось признать: «Фау–2» вряд ли окажут сильное психологическое воздействие на противника. В техническом плане проект возложенных на него надежд не оправдал. Могу только уверить вас, что лишь время сможет доказать эффективность нового оружия».

Я не просто согласился с решением Гитлера, но и поддержал его, совершив одну из серьезнейших своих ошибок. Гораздо продуктивнее было бы сосредоточить наши усилия на производстве оборонительных ракет класса «земля–воздух». Ракета была разработана еще в 1942 году под кодовым именем «Вассерфаль» («Водопад»), и если бы мы привлекли талантливых техников и ученых, занимавшихся ракетными разработками под руководством Вернера фон Брауна в Пенемюнде, то скоро запустили бы ее в серийное производство.

Но даже если бы Гитлер не допустил ошибку, мы вряд ли смогли бы пойти по правильному пути, ибо задача осложнялась тем, что в Пенемюнде разрабатывалось вооружение для армии, а противовоздушная оборона входила в компетенцию военно-воздушных сил. Учитывая конфликт интересов и жестокую конкуренцию армии и авиации, армия никогда не передала бы сопернику свои предприятия в Пенемюнде.

Конкуренция исключала и возможность объединения усилий по исследованиям и разработкам. Проект «Вассерфаль» можно было пустить в производство даже раньше, если бы вовремя были задействованы мощности Пенемюнде. Еще 1 января 1945 г. 2210 ученых и инженеров работали в Пенемюнде над ракетами дальнего действия «А–4» и «А–9», тогда как проектом «Вассерфаль» занималось 220 человек, а еще одну зенитную ракету, «Тайфун», разрабатывало 135 человек.

29 июня 1943 г., всего за два месяца до принятия нашего злосчастного решения, профессор Краух, уполномоченный по химическому производству, прислал мне детальный меморандум: «Сторонники ускоренного развития авиационного вооружения руководствуются принципами «террор – наилучший ответ на террор» и «ракетные атаки на Англию непременно приведут к уменьшению авианалетов на рейх».

Даже если бы мы располагали неограниченным количеством больших ракет дальнего действия, от чего мы пока весьма далеки, весь предыдущий опыт военных действий опровергает эту аргументацию. Совсем наоборот: британцы, прежде выступавшие против бомбардировок гражданского немецкого населения... с началом наших ракетных атак призывают свое правительство проводить ковровые бомбардировки наших густо населенных районов. Мы до сих пор абсолютно беспомощны перед рейдами подобного рода...

Следовательно, необходимо сконцентрировать наши усилия на создании зенитного вооружения, на модели «С-2» ракеты «Вассерфаль». Мы должны немедленно запустить ее в серийное производство... Другими словами, усилия каждого инженера и каждого рабочего по осуществлению этого проекта внесут несравненно больший вклад в нашу победу, чем те же ресурсы, инвестированные в любую другую программу. Промедление с осуществлением этого проекта может привести к нашему военному поражению».

Радиоуправляемая ракета «Вассерфаль» длиной порядка 7,5 метра несла приблизительно триста килограммов взрывчатки и с поразительной точностью сбивала вражеские бомбардировщики на высоте до 15 тысяч метров. Ей не мешали ни ночная тьма, ни облака, ни мороз, ни туман. Поскольку мы впоследствии выпускали по девятьсот больших наступательных ракет каждый месяц, то вполне могли бы производить ежемесячно несколько тысяч этих меньших по размерам и стоимости ракет.

Я и сейчас думаю, что с помощью этих ракет в сочетании с реактивными истребителями мы с весны 1944 года успешно защищали бы нашу промышленность от вражеских бомбардировок. Однако гигантские усилия и средства были вложены в развитие и производство ракет дальнего действия, которые осенью 1944 года доказали свою полную несостоятельность.

Наш самый дорогостоящий проект оказался и самым нелепым. Ракеты, которыми мы гордились и производству которых я некоторое время отдавал предпочтение, привели лишь к пустой трате средств и времени. Более того, они были одной из причин, по которым мы проиграли оборонительную воздушную войну.

С зимы 1939 года я работал в тесном контакте с исследовательским центром в Пенемюнде, но поначалу лишь предоставлял средства на строительство. Мне нравилось общаться с аполитичными молодыми учеными и изобретателями, которые работали под руководством Вернера фон Брауна, двадцатисемилетнего целеустремленного, реалистичного и дальновидного человека.

Поразительно, что такой молодой и не проверенной в деле команде доверили проект стоимостью в сотни миллионов марок, который мог принести результаты лишь в далеком будущем. Избавленные полковником Вальтером Дорнбергером от всяческих бюрократических преград, эти молодые ученые разрабатывали идеи, казавшиеся в то время утопическими.

Проект, контуры которого лишь намечались в 1939 году, зачаровал меня: на моих глазах словно планировалось чудо. Эти технократы с фантастически живым воображением, эти романтики от математики произвели на меня глубочайшее впечатление. Когда я посещал Пенемюнде, мне всякий раз казалось, будто мы с ними родственные души. Мои симпатии сослужили им службу, когда в конце осени 1939 года Гитлер вычеркнул ракетный проект из перечня особо важных программ, что автоматически означало сокращение рабочей силы и необходимого материально-технического обеспечения.

Без разрешения управления вооружений сухопутных войск, но с его молчаливого согласия я продолжал строительство объектов в Пенемюнде. Вряд ли кто-либо кроме меня мог пойти на такой шаг.

После моего назначения министром вооружений я, разумеется, еще больше заинтересовался этим потрясающим проектом, однако Гитлер по-прежнему относился к нему с большим скептицизмом. Он интуитивно не доверял любым техническим новшествам, которые выходили за рамки его опыта, полученного в Первой мировой войне. Ракеты, как и реактивные истребители, и атомная бомба предвещали наступление незнакомой и непонятной ему эры.

13 июня 1942 года ответственные за производство вооружений всех трех родов войск – фельдмаршал Мильх, адмирал Витцель и генерал Фромм – вместе со мной прилетели в Пенемюнде на первые испытания управляемой на расстоянии ракеты. На поляне среди соснового леса возвышался фантастический снаряд высотой с четырехэтажный дом.

Полковник Дорнбергер, Вернер фон Браун и весь научный персонал ждали первого запуска с тем же волнением, что и мы. Я знал, какие надежды возлагает молодой изобретатель на этот эксперимент. Для фон Брауна и его команды это было не просто новое оружие, а шаг в будущее науки и техники.

Вокруг заполненных топливных баков клубился пар. В назначенный момент ракета слегка качнулась, с грозным ревом медленно оторвалась от опоры, на долю секунды словно встала на вырвавшуюся из сопла огненную струю, а затем исчезла в низких облаках. Вернер фон Браун сиял. Я же был ошеломлен этим техническим чудом: на моих глазах тринадцатитонный снаряд поднялся в небо без всякой механической тяги, словно упразднив законы тяготения.

Специалисты уже минуты полторы рассказывали о невероятном расстоянии, которое успела преодолеть ракета, как вдруг грозный, быстро нарастающий гул возвестил о том, что ракета падает совсем рядом. Мы оцепенели. Ракета ударилась о землю всего метрах в 800 от нас. Как мы позже узнали, вышла из строя система управления, но специалисты были удовлетворены результатами запуска, поскольку им удалось решить самую трудную проблему – поднять ракету в воздух.

У Гитлера оставались «серьезные сомнения» в возможности создания самонаводящейся ракеты, но уже 14 октября 1942 года я сообщил ему, что с сомнениями можно распрощаться. Вторая ракета пролетела заданные 190 километров и упала в 4 километрах от цели. Впервые в истории продукт человеческого разума поднялся на высоту 95 километров. Был сделан первый шаг к осуществлению мечты. Только на этой стадии осуществления проекта Гитлер проявил к нему живой интерес и, как обычно, опережая события, приказал изготовить пять тысяч снарядов еще до того, как ракета будет окончательно готова к серийному производству.

«Протоколы совещаний у фюрера», 13–14 октября 1942 г., пункт 25. Даже 5000 ракет дальнего действия (гораздо больше, чем мы мог ли изготовить за пять месяцев) могли нести всего 3750 тонн взрывчатки; в одном совместном рейде американской и британской авиации бомбардировщики несли до 8000 тонн.

Теперь я должен был подготовить промышленные мощности для серийного производства. Хотя ракета еще нуждалась в значительной доработке, 22 декабря 1942 года по моему представлению Гитлер подписал соответствующий приказ.

Этот приказ от 12 декабря 1942 г. давал возможность разработчикам закончить чертежи и заказать оборудование, необходимое для освоения новой продукции, на что требовалось несколько месяцев. Разработчики также могли вести переговоры с поставщиками и быстро получать необходимые для технологического процесса материалы.

Я готов был рискнуть и поторопить события, опираясь на уже достигнутые успехи и обещания персонала Пенемюнде предоставить окончательную техническую документацию к июлю 1943 года, после чего уже можно будет запускать ракету в производство.

По просьбе Гитлера, желавшего детально ознакомиться с проектом «Фау-2», на утро 7 июля 1943 года я пригласил в Ставку Дорнбергера и фон Брауна. Когда Гитлер закончил очередное совещание, мы вошли в кинозал, где сотрудники фон Брауна уже все подготовили. После короткого вступительного слова погасили свет и продемонстрировали нам цветной кинофильм.

Впервые в жизни Гитлер увидел, как огромная ракета отрывается от стартовой площадки и исчезает в стратосфере. Без намека на робость, с каким-то юношеским энтузиазмом фон Браун объяснил теорию полета и явно развеял все сомнения Гитлера. Дорнбергер остановился на организационных проблемах, а я предложил Гитлеру пожаловать фон Брауну профессорское звание. «Разумеется. Пусть Майсснер немедленно подготовит указ, и я лично подпишу!» – воскликнул Гитлер.

Фюрер сердечно распрощался с делегацией из Пенемюнде. Полученная информация произвела на него огромное впечатление и подстегнула его воображение.

Вернувшись в бункер, он не скрывал ликования по поводу возможностей проекта:

«Именно «А–4» приведет к коренному перелому и решит исход войны: мы победим! Наш народ воспрянет духом, когда мы атакуем ими Англию! А самое главное: мы сможем производить это решающее оружие войны при относительно малых затратах. Шпеер, вы должны всеми силами способствовать осуществлению проекта «А–4»! Видите ли, я собирался подписать указ о приоритете танковой программы, но теперь передумал. Перефразируйте указ: уравняйте этот проект с танковой программой. Примите все меры для соблюдения строжайшей секретности. Не дай бог, если враг узнает о наших ракетах. Ими должны владеть только немцы».

Когда мы остались вдвоем, оказалось, что Гитлера еще кое-что тревожит: «А вы не ошибаетесь? Вы говорите, фон Брауну тридцать один год? А мне он показался еще моложе!» Гитлер был поражен тем, что столь молодой человек совершил переворот в науке и технике и изменил облик будущего.

Впоследствии Гитлер часто развивал свой тезис о том, что в наше время молодежь бесполезно растрачивает лучшие годы жизни. Явно намекая на Вернера фон Брауна, совершившего в Пенемюнде техническое чудо, он вспоминал, что в двадцать три года Александр Великий создал огромную империю, а Наполеон в тридцать лет одерживал блестящие победы.

Осенью 1943 года выяснилось, что наши ожидания не оправдались. В июле еще не были закончены чертежи, и мы не могли приступить к серийному производству. К тому же выявилось множество дефектов: при испытаниях первых ракет с боевыми головками они по необъяснимым причинам взрывались еще до того, как ракеты входили в плотные слои атмосферы.

Оставалось множество неразрешенных проблем, и 6 октября 1943 года я предупредил: преждевременно «возлагать большие надежды на это новое оружие». Я также пояснил, что технические трудности при переходе от опытных образцов к серийному производству, колоссальные сами по себе, во много раз возрастают, когда речь идет о столь сложных устройствах.

Прошло около года, и только в начале сентября 1944-го первые ракеты обрушились на Англию. И не пять тысяч одновременно, как надеялся Гитлер, а всего двадцать пять и в течение десяти дней.

Когда Гитлер загорелся проектом «Фау-2», Гиммлер не пожелал оставаться в стороне и уже через шесть недель предложил простейший способ обеспечения секретности этой сверхважной программы: использовать на производстве ракет заключенных концлагерей, у которых нет не только никаких контактов с внешним миром, но и права на переписку. Даже квалифицированную рабочую силу он предложил набрать из числа заключенных, и промышленности останется лишь предоставить администраторов и инженеров.

Гитлер согласился с этим планом, и у нас с Зауром не осталось никакого выбора, тем более что мы не могли предложить никакой альтернативы.

В результате нам пришлось сотрудничать с руководством СС, к чему мои сотрудники отнеслись настороженно, и их опасениям вскоре суждено было подтвердиться. Формально мы сохранили за собой контроль над производством, однако во всех спорных случаях приходилось подчиняться более могущественным руководителям СС. Получилось, что мы сами открыли Гиммлеру путь в сферу своих полномочий.

Гиммлер присваивал почетное эсэсовское звание почти каждому министру, с чьим личным или политическим влиянием ему приходилось считаться. Особенно высокое звание он приберег для меня: решил сделать меня оберстгруппенфюрером СС, что соответствовало генералу армии.

Мой предшественник доктор Тодт получил высокий чин бригадного генерала военно-воздушных сил, что поставило его в весьма невыгодное положение в спорах с оппонентами гораздо более высоких рангов. Одной этой причины мне за глаза хватило бы для отказа, к тому же я в целом не одобрял подобную практику.

Я напомнил, что и армия, и СА, и национал-социалистический автокорпус тщетно предлагали мне высокие звания, а чтобы смягчить свой отказ, вызвался восстановить членство в мангеймском отряде СС, не подозревая, что никогда не числился в его рядах.

Я имел все основания подозревать, что, даруя высокие звания, Гиммлер стремится подчинять себе все новые сферы. Он не раз пытался взять под свой контроль военную промышленность: охотно предлагал любое количество заключенных концлагерей для наших предприятий и еще в 1942 году начал оказывать давление на целый ряд моих сотрудников.

Как мы смогли выяснить, он хотел превратить концлагеря в большие современные предприятия, по возможности военные, под прямым контролем СС. Генерал Фромм также обращал мое внимание на опасные последствия предложений Гиммлера для производства вооружений, и Гитлер явно был на моей стороне. В конце концов, мы имели печальный опыт сотрудничества с СС, когда так и не дождались обещанных кирпичей и гранита.

21 сентября 1942 года Гитлер уладил этот вопрос, приказав направлять заключенных на военные заводы, находившиеся в нашем ведении, и тем самым умерив на некоторое время экспансионистские стремления Гиммлера хотя бы в этой области.

Сначала директора предприятий жаловались, что заключенные прибывают совершенно изможденными и через несколько месяцев их приходится возвращать в лагеря. Поскольку на их обучение требовалось несколько недель, а инструкторов не хватало, мы не могли позволить себе обучение новых групп каждые несколько месяцев.

В ответ на наши жалобы СС значительно улучшило санитарное состояние лагерей и увеличило нормы довольствия заключенных. Вскоре, во время инспекционных поездок по военным заводам, мне бросались в глаза более сытые и довольные лица рабочих.

Начальник управления поставок вооружения доктор Вальтер Шибер в своем письме, датированном 7 мая 1944 г. (документ Нюрнбергского процесса 104 PS), подтверждал, что, несмотря на множество конфликтов с СС, создание разновидностей концлагерей, называвшихся «трудовыми лагерями», было оправданно, поскольку «улучшение условий жизни людей и трудовые успехи перевешивали все недостатки».

Приказ Гитлера подчинить производство ракет руководству СС положил конец нашей с боями завоеванной независимости в сфере производства вооружений.

Еще до войны разветвленная система подземных пещер в глухой долине в горах Гарца использовалась для хранения стратегических химикатов. И здесь 10 декабря 1943 года я осмотрел подземные цеха, где предстояло выпускать «Фау-2». В просторных длинных штольнях заключенные монтировали оборудование и прокладывали трубы. Когда наша группа проходила мимо, они срывали с головы береты из синей саржи и безучастно смотрели словно сквозь нас.

Мне никогда не забыть профессора парижского Пастеровского института, выступавшего свидетелем на Нюрнбергском процессе. Он работал на заводе, который я тогда инспектировал. Беспристрастно, без всяких театральных эффектов он рассказывал о жутких условиях на том «бесчеловечном производстве». Его воспоминания казались еще страшнее оттого, что он говорил без ненависти, печально и будто удивляясь степени человеческой деградации.

Меня до сих пор мучает чувство глубокой личной вины. Еще тогда, после осмотра завода, надсмотрщики говорили мне об антисанитарных условиях, о сырых пещерах, в которых живут заключенные, о свирепствующих болезнях, о чрезвычайно высокой смертности. В тот же день я распорядился привезти все необходимые материалы для строительства бараков на склоне соседней горы. К тому же я потребовал от эсэсовского командования лагеря принять все необходимые меры для улучшения санитарных условий и увеличения продовольственного пайка.

В то время я почти не обращал внимания на подобные проблемы и удовлетворился заверениями лагерного начальства в том, что они выполнят мои распоряжения. 13 января 1944 года доктор Пошман, отвечавший за медицинское обслуживание всех моих сотрудников, рассказал мне о страшных антисанитарных условиях на «Миттельверке», и на следующий же день я послал на завод одного из начальников отдела моего министерства, а доктор Пошман начал срочно принимать меры.

К сожалению, из-за моей болезни через несколько дней эта деятельность частично прекратилась, однако 26 мая, вскоре после моего возвращения к работе, Пошман доложил, что обеспечил отправку гражданских врачей во многие трудовые лагеря. Без трудностей не обошлось. В тот же день я получил письмо от Роберта Лея, в котором он, не стесняясь в выражениях, протестовал против вмешательства доктора Пошмана в сферу его компетенции и требовал, чтобы я сурово наказал Пошмана за уже содеянное и запретил ему в дальнейшем лезть не в свои дела.

Я пренебрег гневом Лея, поскольку отдавал все эти распоряжения с согласия доктора Брандта и к тому же руководствовался не только гуманитарными, но и чисто практическими соображениями. Я также был уверен, что Гитлер даст отпор обиженным партийным функционерам да еще воспользуется случаем отпустить немало оскорбительных замечаний по поводу «бюрократов».

Больше Лей меня не тревожил, и даже Гиммлеру не удалось продемонстрировать мне свое превосходство. 14 марта 1944 года он приказал арестовать Вернера фон Брауна и двух его помощников. Причина, как официально сообщили начальнику центрального управления, состояла в том, что эти трое – в нарушение одного из моих распоряжений – отдали приоритет мирному проекту в ущерб программам разработки нового оружия.

В действительности же фон Браун и его сотрудники говорили в своем кругу о том, как можно усовершенствовать ракету, чтобы в отдаленном будущем приспособить ее для почтовой связи между США и Европой. Они были настолько наивны, что даже предоставили для журнальной публикации свои фантастические проекты. Когда Гитлер навещал меня в Клессхайме, я, воспользовавшись его удивительной благожелательностью, попросил о снисхождении к арестованным специалистам и вырвал обещание добиться их освобождения.

Однако прошла неделя, прежде чем обещание было выполнено. Гитлер до сих пор ворчливо вспоминал о трудностях, которые ему пришлось преодолеть ради меня, зато фон Браун был «защищен от всяческих преследований, пока являлся незаменимым специалистом». И все же Гиммлеру удалось достичь одной из поставленных целей: отныне даже руководители ракетного проекта не чувствовали себя в безопасности, прекрасно понимая, что в другой раз мне, вполне вероятно, не удастся освободить их из-под ареста.

Гиммлер давно стремился создать промышленный концерн, который находился бы в полной собственности СС. Гитлер, как мне казалось, прохладно относился к этому замыслу, и я это отношение всячески поддерживал. Вероятно, этим и объяснялось странное поведение Гиммлера во время моей болезни. Именно в те месяцы он наконец сумел убедить Гитлера в многочисленных преимуществах крупного промышленного объединения в структуре СС.

В начале июня 1943, года Гитлер приказал мне помогать СС в строительстве собственной экономической империи, охватывавшей все сферы от добычи ископаемых до производства, причем выдвинул весьма странную причину: необходимо усилить СС, чтобы при его преемнике они могли бы, к примеру, помешать министру финансов сократить их финансирование.

В результате произошло именно то, чего я опасался в самом начале своей работы на посту министра вооружений. Правда, мне удалось отстоять право на такой же контроль над производственными мощностями, выделенными Гиммлеру, как и над остальными предприятиями военной промышленности, на том основании, что «если один род войск добьется полной независимости, то рухнет вся двухлетними трудами скоординированная система производства вооружений для трех других родов вооруженных сил».

И хотя Гитлер пообещал мне поддержку в случае конфликта с Гиммлером, у меня оставались серьезные сомнения. Достаточно сказать, что к тому моменту, как рейхсфюрер СС пригласил меня в свой дом в Берхтесгадене, он уже знал от Гитлера об этом разговоре.

Фантастические идеи Гиммлера даже Гитлер находил смешными, но при этом рейхсфюрер СС оставался реалистом, точно представлявшим себе свои политические цели. Во время обсуждений Гиммлер держался весьма дружелюбно, однако я чувствовал, что он принуждает себя к вежливости. Он старался не общаться с посетителями с глазу на глаз, неизменно запасаясь свидетелем из числа своего персонала.

Гиммлер умел терпеливо выслушивать доводы собеседника – редкое качество для нацистской верхушки. Он педантично обсуждал самые незначительные детали, явно продумав заранее все, что хотел сказать, и не боялся показаться тугодумом или недалеким человеком. Его персонал работал с точностью хорошо смазанного механизма, что, на мой взгляд, отражало безликость шефа. Стенографистки в его штате были молоденькими, но отнюдь не хорошенькими, зато добросовестными и трудолюбивыми.

Гиммлер представил мне хорошо продуманный и всеобъемлющий план. Пока я болел, СС, несмотря на противодействие Заура, завладели крупнейшим венгерским военно-промышленным комплексом «Манфред-Вейсс». Как объяснил Гиммлер, на основе этого комплекса он хотел создать уверенно расширяющийся картель. Он спросил, нет ли у меня специалиста, который помог бы осуществить столь грандиозный замысел.

Недолго думая я предложил Пауля Пляйгеpa, имевшего опыт строительства крупных сталелитейных заводов в рамках четырехлетнего плана. Пляйгер, энергичный и независимый, с обширными связями в промышленности, сумел бы противостоять беспринципной экспансии СС, однако Гиммлеру выдвинутая мною кандидатура не понравилась, и больше он никогда не спрашивал у меня совета.

Ближайшие помощники Гиммлера – Освальд Поль, Ханс Юттнер и Готтлоб Бергер – вели переговоры жестко, но при этом весьма доброжелательно, что свойственно заурядным личностям. Двое других – Рейнхард Гейдрих и Ханс Каммлер – держались так же холодно, как и их шеф. Эти белокурые, синеглазые, хорошо воспитанные и всегда аккуратно одетые «истинные арийцы» были способны принять любое неожиданное решение и претворять его в жизнь с редким упорством.

При всей своей фанатичности Гиммлер при подборе персонала прежде всего интересовался не партийным стажем, а такими качествами, как энергичность, смекалка и рвение. Весной 1942 года Гиммлер назначил удовлетворявшего всем этим требованиям Каммлера, тогда высокопоставленного сотрудника отдела строительства министерства авиации, начальником строительного управления СС, а летом 1943 года поручил ему ракетную программу. В ходе нашего вынужденного сотрудничества Каммлер показал себя хладнокровным расчетливым человеком, фанатично и беспринципно рвущимся к цели.

Гиммлер возложил на Каммлера множество обязанностей и при малейшей возможности брал его с собой к Гитлеру. Вскоре поползли слухи, что Гиммлер готовит Каммлера на роль моего преемника, но поначалу я видел в нем лишь положительные черты.

Мой партнер и, по всей видимости, конкурент, Каммлер был почти зеркальным моим отражением: он также происходил из буржуазной семьи, закончил университет, работал в строительстве, «был замечен» нацистским руководством и далее стремительно делал карьеру в сфере, не соответствовавшей его образованию.

Во время войны трудовые ресурсы были решающим фактором для любого промышленного предприятия. Еще в начале сороковых годов СС начали тайно и все более стремительными темпами строить и заполнять узниками трудовые лагеря. В письме от 7 мая 1944 года Вальтер Шибер, начальник одного из моих управлений, обратил мое внимание на попытки СС использовать подчиненную им рабочую силу для экономической экспансии. Более того, руководство СС положило глаз и на иностранных рабочих, трудившихся на наших заводах. Их арестовывали за малейшие провинности и отправляли в трудовые лагеря.

Как утверждал доктор Шибер, «к настоящему моменту СС перекачивает с наших военных заводов значительное число иностранных, особенно русских рабочих, что вызвано неуклонным расширением экономических интересов СС. Особое рвение проявляет обергруппенфюрер Поль». 26 мая 1944 г. на совещании по вооружению Каммлер хвастливо заявил, что «для обеспечения предприятий СС необходимой рабочей силой просто приказал арестовать пятьдесят тысяч человек».

Мои помощники подсчитали, что таким способом весной 1944 года мы теряли от тридцати до сорока тысяч рабочих ежемесячно.

В начале июня 1944 года я напрямую обратился к Гитлеру: «Мы не можем позволить себе терять полмиллиона рабочих в год... тем более что потратили огромные средства на обучение квалифицированных рабочих... их просто необходимо как можно быстрее вернуть на прежние места работы».

Гитлер пообещал обсудить эту проблему с Гиммлером и затем принять решение в мою пользу. Однако в разговорах и со мной, и с Гитлером Гиммлер без стеснения отрицал существование подобной практики.

Как я иногда замечал, и сами заключенные боялись оказаться в гиммлеровских лагерях. Мне вспоминается инспекционная поездка на сталелитейные заводы Линца летом 1944 года. Заключенные там свободно перемещались по территории и общались с персоналом, трудились в просторных цехах подмастерьями при квалифицированных рабочих.

Охраняли их не эсэсовцы, а солдаты вермахта. Когда мы натолкнулись на группу из двух десятков русских, я через переводчика спросил их, довольны ли они условиями. Они бурно зажестикулировали, давая понять, что всем довольны. И выглядели они гораздо лучше заключенных, работавших в подземельях «Миттельверке». Когда я – чтобы поддержать разговор – спросил, не хотят ли они вернуться в лагерь, на их лицах появилось выражение неподдельного ужаса.

Больше я вопросов не задавал. И так все было ясно. Если бы мне предложили проанализировать чувства, которые я испытывал тогда – жалость, раздражение, смущение или негодование, – я должен был бы признать: я был настолько одержим желанием победить в отчаянной гонке со временем, что никакие человеческие чувства не могли заставить меня забыть о производственных показателях. Один американский историк написал, что я любил технику больше, чем людей.

Дэвидсон Юджин. Альберт Шпеер и нацистские военные планы / Modern Age, 1966, № 4.

Вероятно, он был прав. Я сознаю, что вид людских страданий задевал мои чувства, но никак не влиял на мое поведение. Принимая решения, я руководствовался лишь принципом целесообразности. На Нюрнбергском процессе меня главным образом обвиняли в использовании труда заключенных на военных заводах.

Поскольку обвинение базировалось на статистических данных, я лишь усугубил бы свою вину, если бы одержал победу над Гиммлером и увеличил число заключенных, работавших на наших заводах, а ведь таким образом я дал бы шанс на выживание гораздо большему числу людей. Как ни парадоксально, но сегодня я был бы гораздо счастливее, если бы в этом смысле моя вина была больше. Но мои нынешние угрызения совести практически не имеют отношения к стандартам Нюрнберга или к количеству жизней, которые я спас или мог бы спасти.

Ибо в любом случае я был частью системы. Гораздо больше мучает меня то, что, сталкиваясь с заключенными, я не разглядел истинное лицо режима, существование которого так отчаянно пытался продлить в те недели и месяцы. Для меня не существовало никаких нравственных законов, на которые я мог бы опереться. И иногда я спрашиваю себя, кем же на самом деле был молодой человек, столь чуждый мне, сегодняшнему, который двадцать пять лет назад шагал по цехам сталелитейного завода в Линце и спускался в штольни «Миттельверке».

Летом 1944 года ко мне заехал мой друг Карл Ханке, гауляйтер Нижней Силезии. Раньше он много и откровенно рассказывал мне о Польской и Французской кампаниях, с сочувствием говорил о погибших и раненых, о лишениях и страданиях, выпавших на долю наших солдат и офицеров. На этот раз он выглядел совершенно подавленным и разбитым, советовал мне никогда не принимать приглашения посетить концлагерь в Верхней Силезии. Никогда! Ни при каких обстоятельствах. Он видел такое, что не имеет права да и не может описать словами.

Я не стал расспрашивать Ханке. Я не задавал вопросов Гиммлеру. Я не задавал вопросов Гитлеру. Я не стал ничего разузнавать, ибо не желал знать, что там творится. Должно быть, Ханке имел в виду Освенцим, и в те несколько секунд, что он предостерегал меня, я вновь уклонился от ответственности. Я помнил тот разговор, когда говорил на Нюрнбергском процессе, что, как один из руководителей рейха, должен разделить ответственность за все, что случилось, ибо с того момента я неизбежно нес моральную ответственность.

Боясь обнаружить нечто, что свернет меня с избранного пути, я закрывал глаза на преступления. Эта преднамеренная слепота перевешивает все добрые поступки, которые я совершил или пытался совершить в конце войны. Теперь я понимаю, что вел себя недостойно, и по сей день чувствую себя лично ответственным за Освенцим.

Шпеер Альберт. Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. / Пер. С.В. Лисогорского. М.: ЗАО Центрполиграф, 2005. 654 с. – (За линией фронта. Мемуары).